Жили-были старик да старуха. У старика со старухою было три дочери. Старшую дочь старуха не любила (она была ей падчерица), почасту ее журила, рано будила и всю работу на нее свалила.

Девушка скотину поила-кормила, дрова и водицу в избу носила, печку топила, обряды творила, избу мела и все убирала еще до свету; но старуха и тут была недовольна и на Марфушу ворчала:

«Экая ленивица, экая неряха! И голик-то у нее не у места, и не так-то стоит, и сорно-то в избе».

Девушка молчала и плакала; она всячески старалась мачехе уноровить и дочерям ее услужить; но сёстры, глядя на мать, Марфушу во всем обижали, с нею вздорили и плакать заставляли: то им и любо было! Сами они поздно вставали, приготовленной водицей умывались, чистым полотенцем утирались и за работу садились, когда пообедают. Вот наши девицы росли да росли, стали большими и сделались невестами. Скоро сказка сказывается, не скоро дело делается. Старику жалко было старшей дочери; он любил ее за то, что была послушляная да работящая, никогда не упрямилась, что заставят, то и делала, и ни в чем слова не перекорила; да не знал старик, чем пособить горю.

Сам был хил, старуха ворчунья, а дочки ее ленивицы и упрямицы.

Вот наши старики стали думу думать: старик — как бы дочерей пристроить, а старуха — как бы старшую с рук сбыть. Однажды старуха и говорит старику: «Ну, старик, отдадим Марфушу замуж».

- «Ладно», — сказал старик и побрел себе на печь; 
а старуха вслед ему: 
«Завтра встань, старик, ты пораньше, запряги кобылу в дровни и поезжай с Марфуткой; а ты, Марфутка, собери свое добро в коробейку да накинь белую исподку: завтра поедешь в гости!» 
Добрая Марфуша рада была такому счастью, что увезут её в гости, и сладко спала всю ночку; поутру рано встала, умылась, богу помолилась, все собрала, чередом уложила, сама нарядилась, и была девка — хоть куды невеста! А дело-то было зимою, и на дворе стоял трескучий мороз.

Старик наутро, ни свет ни заря, запряг кобылу в дровни, подвел ко крыльцу; сам пришел в избу, сел на коник и сказал: «Ну, я все изладил!» 
- «Садитесь за стол да жрите!» — сказала старуха. Старик сел за стол и дочь с собой посадил; хлебница была на столе, он вынул челпан и нарушал хлеба и себе и дочери. А старуха меж тем подала в блюде старых щей и сказала: 
«Ну, голубка, ешь да убирайся, я вдоволь на тебя нагляделась! Старик, увези Марфутку к жениху; да мотри, старый хрыч, поезжай прямой дорогой, а там сверни с дороги-то направо, на бор, — знаешь, прямо к той большой сосне, что на пригорке стоит, и тут отдай Марфутку за Морозна».

Старик вытаращил глаза, разинул рот и перестал хлебать, а девка завыла.

«Ну, что тут нюни-то распустила! Ведь жених-то красавец и богач! Мотри-ка, сколько у него добра: все елки, мянды и березы в пуху; житье-то завидное, да и сам он богатырь!»
Старик молча уклад пожитки, велел дочери накинуть шубняк и пустился в дорогу. Долго ли ехал, скоро ли приехал — не ведаю: скоро сказка сказывается, не скоро дело делается. Наконец доехал до бору, своротил с дороги и пустился прямо снегом по насту; забравшись в глушь, остановился и велел дочери слезать, сам поставил под огромной сосной коробейку и сказал: «Сиди и жди жениха, да мотри — принимай ласковее». А после заворотил лошадь — и домой.

Девушка сидит да дрожит; озноб ее пробрал. Хотела она выть, да сил не было: одни зубы только постукивают. Вдруг слышит: невдалеке Морозко на ёлке потрескивает, с ёлки на ёлку поскакивает да пощёлкивает. Очутился он и на той сосне, под коей девица сидит, и сверху ей говорит: 
«Тепло ли те, девица?» 
- «Тепло, тепло, батюшко-Морозушко!» 
Морозко стал ниже спускаться, больше потрескивать и пощелкивать.

Мороз спросил девицу:

«Тепло ли те, девица? Тепло ли те, красная?»

Девица чуть дух переводит, но еще говорит:

«Тепло, Морозушко! Тепло, батюшко!»

Мороз пуще затрещал, и сильнее защелкал, 
и девице сказал: «Тепло ли те, девица? Тепло ли те, красная? Тепло ли те, лапушка?»

Девица окостеневала и чуть слышно сказала: 
«Ой, тепло, голубчик Морозушко!»

Тут Морозно сжалился, окутал девицу шубами и отогрел одеялами.

Старуха наутро мужу говорит:

«Поезжай, старый хрыч, да буди молодых!»

Старик запряг лошадь и поехал. Подъехавши к дочери, он нашёл её живую, на ней шубу хорошую, фату дорогую и короб с богатыми подарками. Не говоря ни слова, старик сложил все на воз, сел с дочерью и поехал домой. Приехали домой, и девица бух в ноги мачехе. Старуха изумилась, как увидела девку живую, новую шубу и короб белья. «Э, не обманешь меня».

Вот спустя немного старуха говорит старику:

«Увези-ка и моих-то дочерей к жениху; он их еще не так одарит!» Не скоро дело делается, скоро сказка сказывается. Вот поутру рано старуха деток своих накормила и как следует под венец нарядила и в путь отпустила. Старик тем же путём оставил девок под сосною.

Наши девицы сидят да посмеиваются: 
«Что это у матушки выдумано — вдруг обеих замуж отдавать? Разве в нашей деревне нет и ребят! Не ровен час черт приедет, и не знаешь какой!»

Девушки были в шубняках, а тут им стало зябко.

«Что, Параха? Меня мороз по коже подирает. Ну, как суженый-ряженый не приедет, так мы здесь околеем».

- «Полно, Машка, врать! Коли рано женихи собираются; а теперь есть ли и обед на дворе». 
- «А что, Параха, коли приедет один, кого он возьмет?» 
- «Не тебя ли, дурище?» 
- «Да, мотри, тебя!» 
- «Конечно, меня». 
- «Тебя! Полное тебе цыганить да врать!»

Морозко у девушек руки ознобил, и наши девицы сунули руки в пазухи да опять за то же. 
«Ой ты, заспанная рожа, нехорошая тресся, поганое рыло! Прясть ты не умеешь, а перебирать и вовсе не смыслишь». 
- «Ох ты, хвастунья! А ты что знаешь? Только по беседкам ходить да облизываться. Посмотрим, кого скорее возьмет!»

Так девицы растабаривали и не в шутку озябли; вдруг они в один голос сказали: 
«Да кой хранци! Что долго нейдет? Вишь ты, посинела».

Вот вдалеке Морозко начал потрескивать и с елки на елку поскакивать да пощелкивать. Девицам послышалось, что кто-то едет.

«Чу, Параха, уж едет, да и с колокольцом». 
- «Поди прочь, сука! Я не слышу, меня мороз обдирает». 
- «А еще замуж нарохтишься!»

И начали пальцы отдувать. Морозко все ближе да ближе; наконец очутился на сосне над девицами. 
Он девицам говорит: 
«Тепло ли вам, девицы? Тепло ли вам, красные? Тепло ли, мои голубушки?» 
- «Ой, Морозко, больно студено! Мы замерзли, ждем суженого, а он, окаянный, сгинул».

Морозко стал ниже спускаться, пуще потрескивать и чаще пощелкивать. 
«Тепло ли вам, девицы? Тепло ли вам, красные?» 
- «Поди ты к черту! Разве слеп, вишь у нас руки и ноги отмерзли».

Морозко еще ниже спустился, сильно приударил 
и сказал: 
«Тепло ли вам, девицы?» 
- «Убирайся ко всем чертям в омут, сгинь, окаянный!» — и девушки окостенели.

Наутро старуха мужу говорит: 
«Запряги-ка ты, старик, пошевёнки; положи охабочку сенца да возьми шубное опахало. Чай девки-то при-озябли; на дворе-то страшный мороз! Да смотри, воровей', старый хрыч!» Старик не успел и перекусить, как был уж на дворе и на дороге. Приезжает за дочками и находит их мертвыми. Он в пошевёнки деток свалил, опахалом закутал и рогожкой закрыл. Старуха, увидя старика издалека, навстречу выбегала и так его вопрошала: «Что детки?» 
- «В пошевнях». Старуха рогожку отвернула, опахало сняла и деток мертвыми нашла.

Тут старуха как гроза разразилась и старика разбранила:

«Что ты наделал, старый пес? Уходил ты моих дочек, моих кровных деточек, моих ненаглядных семечек, моих красных ягодок! Я тебя ухватом прибью, кочергой зашибу!»

- «Полно, старая дрянь! Вишь ты, на богатство польстилась, а детки твои упрямицы! Коли я виноват? Ты сама захотела».

Старуха посердилась, побранилась, да после с падчерицею помирилась, и стали они жить да быть да добра наживать, а лиха не поминать. Присватался сусед, свадебку сыграли, и Марфуша счастливо живёт. Старик внучат Морозном стращал и упрямиться не давал. Я на свадьбе был, мед-пиво пил, по усу текло, да в рот не попало.